«В конце марта 1980 года я получил приказ готовить свой десантно-штурмовой батальон (дшб) к боевым действиям в Панджшере. Батальон стоял тогда между Джабаль-ус-Сираджем (выход с юга - на перевал «Саланг», с востока - на Панджшер) и Чарикаром.

Батальону была поставлена задача: пройти вдоль долины до последнего кишлака ущелья Панджшер, находящегося под контролем полевого командира Ахмад Шаха и вернуться назад. Его еще называли Масудом (удачливым), но об этом я узнал намного позже. Меня тогда поразила сама постановка задачи — не захватить и остаться, удерживая эту территорию с населенными пунктами, рудниками, жителями, а прийти и уйти. “Кто придет после меня?” — спрашивал я себя и не находил ответа. А по логике вещей ведь кто-то должен был обязательно прийти на очищенную от противника территорию, будь то наши внутренние войска или подразделения правительственных войск — наших союзников. Возможно, это будут коалиционные силы, способные удержать территорию Панджшера и установить там новый порядок? Пусть бы оставили ущелье мне как командиру батальона, а я уже стал бы думать, как взять и удержать его, наладить мирную жизнь людей, организовать связь, снабжение и главное, чтоб изолировать его от моджахедов. И потери своих солдат мне надо свести до минимума. Так рассуждал я тогда, наивно полагая, что руководство у нас мудрое и все мероприятия по закреплению действий войск предусмотрит, раз решилось на проведение такой операции. Однако, как показало время, я глубоко ошибался относительно мудрости своего руководства.

6

Батальон уже сталкивался в Афганистане с тем, как организовывать и вести оборону в горах малыми подразделениями и наносить противнику ощутимые потери, мы это уже испытали на собственной шкуре, так как входили первыми и подвергались нападениям моджахедов. Несколько месяцев предыдущей работы в горах на Саланге тоже дали нам всем определенный опыт — от солдата до командира батальона.

Советник при командире дислоцировавшегося в Джабаль-ус-Сирадже пехотного полка правительственных войск подполковник Носов Михаил Федорович сориентировал меня, что работа для батальона, хоть и десантно-штурмового, но без усиления, без поддержки артиллерии, авиации и спецподразделений будет крайне опасная и горячая. В ущелье ряд мостов взорван или подготовлен к подрыву, дороги заминированы. На дорогах устроены завалы, которые тоже заминированы. Горные проходы подорваны во многих местах. Передвижение в большей части долины возможно только на лошадях, пешком или в лучшем случае кое-где на “уазиках”. В ущелье добывают драгоценный камень изумруд, есть золото, правда, низкой пробы. Вот все исходные данные, которые я знал на тот период.

Для подготовки операции отвели примерно неделю. Мы изучали карты района боевых действий (ущелья Панджшер), собирали сведения о противнике и местности. Приняли решение на боевые действия и организовали плановую к ним подготовку. Проводили рекогносцировки, готовили технику и вооружение, создавали необходимые запасы.

Хоть командир батальона и не делился с подчиненными своими откровениями, офицеры и солдаты понимали, работа будет, наверное, одна из самых серьезных и сложных. Царило общее нервное предстартовое возбуждение.

За сутки до выхода на “боевые” я дал батальону отдых, кроме тех, кто был в боевом охранении. Форма одежды — с голым торсом, чтоб понежиться, позагорать под уже набирающим силу горным афганским мартовским солнышком. Но оружие, как обычно, было при себе — это неотъемлемая часть каждого воина всегда и везде.

В последний перед выходом день в одной из лощин расположения батальона провели общее собрание. Все готовились внутренне к трудному и крайне серьезному бою. Понимали, что пути господни неисповедимы.

Но в своих ребятах я не сомневался. Самым жестоким наказаним в батальоне для каждого из них было лишение возможности участвовать в предстоящих боевых действиях. Помню, в период подготовки к операции младшему сержанту Мовчану объявили, что его отстранили от выхода на боевые действия (кому-то и лагерь надо было охранять). Подходит он ко мне накануне выхода и говорит: “Товарищ капитан, не возьмете меня, застрелюсь”. Пришлось взять, но, к сожалению, он стал самым первым погибшим в этой операции неподалеку от Базарака (один из кишлаков в Панджшере). Вот и не верь после этого в судьбу.

В период подготовки к операции я пришел к мысли, что если верить характеристике на Ахмад Шаха, он умный, жесткий, расчетливый, предусмотрительный командир, он должен иметь хорошую агентуру на всех уровнях. Значит, он будет заранее осведомлен обо всех наших замыслах. Нужно было что-то предпринять, чтобы ввести его в заблуждение. Я снова принялся изучать карту предстоящих боевых действий.

Вся работа начиналась от Джабаль-ус-Сираджа: на север — на Саланг, на восток — на Панджшер, на запад — на Бамиан (в исторически знаменитую Бамианскую долину) и на юг — на Кабул, эту дорогу мы оседлали батальоном, не доезжая километров пять–семь до Чарикара.

Поскольку скрыть подготовку к боевым действиям было абсолютно невозможно, тем более что в планы надо было посвящать афганцев, я придумал вариант, когда командирам подразедений правительственных войск разъяснялось, что мы лишь имитируем подготовку к операции в Панджшере, а на самом деле в последний момент скрытно, неожиданно всеми силами повернем на Бамиан. Образно говоря, как водитель, включивший поворот направо, повернул налево.

В ходе подготовки мы специально вели между собой, а также с советником вблизи афганских офицеров и солдат, которые понимали по-русски, разговоры, смысл которых сводился к тому, что имитируем, мол, всеми силами и средствами выступление на Панджшер, а сами идем на Бамиан.

Накануне операции на “уазике” советника, как бы рекогносцируя дорогу на Панджшер, мы проехали от Джабаль-ус-Сираджа чуть ли не до Рухи (населенный пункт в Панджшере), где находился передовой батальон пехотного полка афганцев. Ахмад Шах мирился с этим, поскольку действовали пехотинцы только по его предписаниям.

То, что “уазик” с советником, командиром батальона и двумя афганскими офицерами поехал в Руху, естественно, не могло остаться незамеченным. Доехав до Рухи, сразу развернулись и поехали обратно. Это еще, как мне кажется, укрепило мнение афганской агентуры Ахмад Шаха, что Панджшер — имитация предстоящей операции и “шурави” пойдут на Бамиан. Я доложил свои соображения в штаб армии, попросил средства и подразделения усиления, предметы экипировки. Огрызнулся, когда на просьбу включить в состав экипировки бронежилеты услышал что-то вроде: “Хабаров, не стыдно будет на своих орлов, на тельняшки бронежилеты надевать?”

После этих слов отчетливо осознал, что выполнение боевой задачи, жизнь солдат и офицеров будут зависеть только от меня, от моего умения или неумения провести эту предстоящую операцию. В ночь перед выходом, часа за 3–4 до подъема, из штаба армии поступила команда “Отставить!”. Дали еще время на подготовку, удовлетворили просьбы по усилению. Батальону придали танковый взвод, батарею 152-мм самоходных гаубиц “Акация”, мотострелковую роту и два взвода саперов.

Пехотный полк правительственных войск, который стоял в Джабаль-ус-Сирадже, тоже был придан мне на период боевых действий. Конечно, полк звучало очень громко, но с нами пошли лишь около 50–60 человек.

Совместно с нами также действовал парашютно-десантный батальон 345-го опдп из Баграма под командованием майора Александра Цыганова. Поддержка авиации осуществлялась по нашим заявкам, по вызову.

Из нашей 56-й отдельной десантно-штурмовой бригады (одшбр) из Кундуза прилетел комбриг, полковник Александр Петрович Плохих, с группой управления. Он возглавил операцию, действуя непосредственно с батальоном.

Неделю еще готовились. Мостоукладчики возводили переправы, по ним прибыла техника батальона, приданных и поддерживающих средств. Бойцы отрабатывали бой в близлежащих горах. Естественно, все это делалось с заранее выставленным боевым охранением.

Перед самым выступлением в Панджшер прилетел руководитель операции заместитель командующего армией генерал-майор Печевой с группой управления. Он разместился в Джабаль-ус-Сирадже и боевыми действиями должен был руководить оттуда, через ретранслятор. Абстрактно представляя условия, в которых пришлось нам действовать, он отдавал порой несуразные команды, что приводило к неоправданным дополнительным потерям.

Итак, все в основном было готово. Но мне кажется, что все эти повторные приготовления не убедили Ахмад Шаха в том,что мы идем на Панджшер, он продолжал считать их отвлекающим маневром.

В 5 часов утра 9 апреля 1980 года началась операция. Мы, как раскаленный нож в масло, вошли в Панджшер. Завязались первые бои под Базараком, появились первые потери.

Отработанные заранее действия дали возможность продвигаться с минимальными задержками, в довольно быстром темпе. Расстреливая из танка заминированные завалы на дорогах, наводя с помощью танковых мостоукладчиков переправы через небольшие горные реки и устраняя разрушения на дорогах, сбивая, в общем-то, как я считаю, неорганизованное сопротивление моджахедов, мы шли вперед вдоль долины.

В конце суток батальон майора Цыганова согласно плану операции повернул в уходящее вправо ответвление ущелья. 11 апреля комбат был тяжело ранен.

Там, где по разрушенным дорогам невозможно было продвигаться или быстро восстанавливать взорванные участки, мы продвигались на технике, по возможности — по руслу реки. Артиллеристы и вертолетчики работали по наводке разведвзводов и моим командам.

Последним населенным пунктом, куда нам удалось добраться на технике, стал Пасишах-Мардан, где располагались штаб Ахмад Шаха, тюрьма и его администрация.

Столь стремительное продвижение и быстрое подавление слабого сопротивления отдельных огневых точек застало боевиков врасплох. Моджахеды в спешке покидали кишлак. Из их штаба даже не успели вывезти папки с документами, со списками и удостоверениями, фотографии членов партии ИОА и вооруженных отрядов. Все было второпях брошено в 100–300 метрах от здания. Видимо вертолетчики НУРСами прошлись по разбегавшимся в разные стороны мятежникам.

Затем, оставив под прикрытием технику, мы по горной тропе выдвинулись к самому последнему населенному пункту. Ночью, выставив боевое охранение, дали возможность личному составу отдохнуть.

Разведчикам была поставлена задача ночью обходными тропами выдвинуться и перекрыть отход моджахедов из последнего населенного пункта, что было четко выполнено. А с рассветом основные силы двинулись на последний кишлак. Навстречу нам вышла группа старейшин с красными и белыми флагами. “Шурави, оставайтесь, будем подчиняться, мы крестьяне, для нас все равно, чтоб только не убивали нас, наши семьи”, — говорили они.

Все! Панджшер наш. Победа! Дальше надо было установить гарнизоны, связь, взаимодействие со старейшинами. Действиями разведывательных и десантно-штурмовых подразделений, спецназа при поддержке вертолетов выловить или уничтожить все разбежавшиеся еще неорганизованные группы моджахедов. Создать новые органы власти и обеспечить их безопасность.

Но увы! Сделали все совсем по-другому. Во второй половине дня поступил приказ руководителя операции генерала Печевого: срочно отходить, выдвигаться в район Пасишах-Мардана, где осталась техника. Не знаю, чем он руководствовался, отдавая такой приказ, ведь нам надо было пройти более 30 км по горной тропе, что до наступления ночи сделать было невозможно. Аккумуляторы на радиостанциях разрядились. На просьбы доставить питание для радиостанций вертолетами не отреагировали. Доставили только сухие пайки. Возвращались назад ночью, без связи, без прикрытия вертолетов по единственной горной тропе. Как следствие, разведдозор попал в засаду. Я с ребятами бросился на выручку разведчикам. Завязался жестокий бой. Мы, конечно, отбились, но были потери. Досталось и мне. Разрывной пулей перебило предплечье правой руки, да и еще раз зацепило. Мне оказали первую помощь, и я продолжал командовать батальоном. С большим трудом удалось добраться до места расположения нашей бронетехники. Обратно мы выдвигались, не встречая сопротивления моджахедов, навстречу нам шел другой батальон. Потом меня отправили в Ташкентский военный госпиталь, а затем перевезли в Москву, в Центральный клинический военный госпиталь имени Бурденко.

Говорили, что после этой операции Ахмад Шах тоже лечился с ранением в руку во Франции.

Офицеры, солдаты, которые увольнялись, заходили ко мне в госпиталь в Ташкенте, потом в Москве в “Бурденко” и недоуменно спрашивали: “Почему мы ушли так поспешно из Панджшера? Какой смысл был в этой операции?”

Что я им мог ответить на вопрос, который мучил меня самого все бессонные ночи в госпиталях? Мы ценой жизней и здоровья солдат и офицеров выполнили поставленную нам боевую задачу, а потом те, кто нам эту задачу ставил, бездарно распорядились ее результатами. Они просто не знали, что же делать дальше. И в дальнейшем, на протяжении всей этой войны практически все операции заканчивались подобным образом. Развязывали боевые действия, гибли наши солдаты и офицеры, гибли военнослужащие правительственных сил, гибли моджахеды и мирное население. После окончания операции войска уходили из района ее проведения, и все возвращалось на круги своя. Наши престарелые и безвольные правители рисковали чужими жизнями и получали “героев”, проводя бессмысленные боевые операции по принципу “пришел — ушел”, переливая из пустого в порожнее.

На Ахмад Шаха у меня злости никогда не было. В общем-то, он достойный противник. При встрече в бою лестно было бы с ним сразиться. Вне боя я с удовольствием выпил бы с ним по пиале чаю. К тем, против кого воевал, никогда ненависти не испытывал. Моджахеды были достойным противником.

Перед афганцами — “зелеными”, как мы называли правительственные войска, которых мы предали и продали, уйдя из Афганистана, оставив их и их семьи на растерзание, — у меня осталось чувство вины и горечи».

К исходу четвертого дня подразделения, участвовавшие в операции, соединились в районе населенного пункта Хаару и завершили боевые действия. В итоге операции мятежники были рассеяны и понесли потери в живой силе и вооружении, что ослабило группировку Ахмад Шаха и способствовало прекращению диверсии и обстрелов на Южном Саланге. Проведя «зачистку» кишлаков, разогнав или уничтожив оказывающих сопротивление моджахедов, войска, принимавшие участие в операции, возвратились в места постоянной дислокации. Потери советских и афганских войск были незначительными.

И хотя советские войска в первых боях действовали довольно успешно, управление ими осуществлялось с большими просчетами. Докладывая Маршалу Советского Союза С.Л.Соколову 12 апреля свои замечания о работе оперативной группы 40-й армии, руководивший боевыми действиями в ущелье Панджшер в этой операции генерал-полковник В.П.Шутов отмечал: «Генерал-майор Л.Н.Печевой развитие боевых действий докладывал нечетко. Рабочей карты в оперативной группе нет. Положение подразделений указывается на плане боевых действий и не отражает действительного развития событий. Уточнение задач подразделениям на карте не отражается. Нет жесткого управления подразделениями. Не чувствуется тесного взаимодействия батальонов с поддерживающей авиацией. Командир 2-го батальона 345-го опдп 10 апреля потерял ориентировку и не мог поставить задачи авиации, в результате чего батальон лишился авиационной поддержки и понес потери, хотя в это время три пары боевых вертолетов находились в воздухе.

Темп продвижения подразделений малый, от 0,4 до 1,25 км в час. При переходе к действиям в пешем порядке 2-й батальон 345-го опдп минометы с собой не взял, в результате чего, встретив организованное сопротивление противника, в течение четырех часов продвижения не имел. При расположении на ночной отдых машины остаются в колонне, круговая оборона не организуется. При действии в ущелье связь с подразделениями осуществляется через ретрансляторы (Р–145, вертолеты) ⁷ ».

А.А.Ляховский, В.М.Некрасов.
Гражданин, политик, воин. Памяти Ахмад Шаха Масуда. 2007 г.