Шипачев Константин Анатольевич (335 ОБВП)

Завершается подготовка к очередному боевому вылету вертолета Ми-24. ГИБЕЛЬ ПАВЛА ВИННИКОВА. МЕНЯ СБИВАЮТ.

Конец марта ознаменовался активной подготовкой к весенней итоговой проверке. Мы писали разного рода планы, готовили конспекты. Как ни странно, и в Афганистане соблюдался ритм мирной армейской жизни, где каждый период обучения ознаменовывался проверками - весенней и осенней. Конечно, эти проверки сильно отличались от проверок частей в Союзе, да и интенсивность боевой деятельности при этом снижалась лишь символически.

После сдачи проверки 4 апреля мы активно приступили к полетам. В тот день наш экипаж выполнил один полет на поиск и уничтожение караванов в качестве ведомого у комэски, так как мое звено временно распалось. Два экипажа улетели в профилакторий в Россию, а ведомый, Андрей Грязев, заболел. Кроме этого я выполнил 8 полетов на проверку молодых летчиков-операторов. Казалось, очередной день близится к спокойному завершению, однако ближе к обеду я увидел клубы черного дыма на западе, недалеко от аэродрома. Сразу понял - что-то случилось.

Командира эскадрильи и меня срочно вызвали на КП. Там мы увидели еще двух командиров транспортных вертолетов и группу спецназа, ожидавших постановки задачи на боевой вылет. Задачу ставил командир полка Крушинен в присутствии начальника армейской авиации Григорьина. Оказалось, упал и сгорел вертолет Ми-24 Павла Винникова, выполнявший бомбометание.

По поводу происшедшего возникла следующая версия. При выполнении экипажем Ми-24 сброса 250 килограммовой бомбы с предельно малой высоты (50 метров), она взорвалась с замедлением не в 40 секунд, как положено, а сразу же после сброса, под фюзеляжем.

В результате взрыва вертолет был сильно поврежден и загорелся, однако система управления и двигатели работали, экипаж травм не имел. Но молодой командир экипажа, видимо, растерялся и продолжал выполнять полет, хотя надо было производить экстренную посадку на ближайшую площадку. Пролетев около трех километров, он все-таки сел. Удаление от аэродрома составляло 12 километров. Однако драгоценное время было упущено. Вертолет был объят пламенем, дверь командира уже не поддавалась аварийному сбросу. Стали взрываться боеприпасы. Выскочить после посадки успел только летчик-оператор. Помочь погибающему командиру он не успел, вертолет сгорел полностью.

Командованием сразу же были отправлены в тот район два БМД, офицер и 10 молодых солдат-десантников для боевого патрулирования. Экипажам транспортных вертолетов была поставлена задача: перевезти в район катастрофы командира полка, начальника армейской авиации, выявить причины происшествия и забрать тело погибшего авиатора. Нам на боевых вертолетах надлежало прикрыть их с воздуха от ударов противника.

Перед вылетом мы с моим штурманом Валерой, анализируя ситуацию, в очередной раз проиграли свои действия при боевом повреждении такого рода, в том числе и в случае гибели командира (т. е. меня). Мы пришли к выводу, что при более четких и слаженных действиях экипажа Павел Винников смог бы спастись.

Взлет производили как обычно. Первыми пошли транспортные вертолеты, за ними - боевые. Транспортные вертолеты произвели посадку рядом с местом гибели Винникова и находились на земле без выключения двигателей. Мы на боевых вертолетах отошли в сторону от площадки на 3-5 километров и, барражируя на высоте 30 метров и скорости 250 км/ч, наносили редкие удары по точкам, указанным разведчиками для поражения.

Не прошло и 15 минут полета, как я почувствовал, увидел и услышал сильный взрыв в районе левого борта своего вертолета. Загорелись почти все табло серьезных отказов систем. Честно говоря, в первые сотые доли секунды у меня наступило небольшое грустное оцепенение. Но когда автоматические системы вертолёта выдали женским голосом четкие сообщения (речевой информатор): "Борт 44 ПОЖАР", "Борт 44 опасная вибрация левого двигателя", "Борт 44 выключи левый двигатель", и когда мой верный друг Валера перекрикивая матом речевой информатор заорал "Пэ-Зэ-эР-Кааа:", мои мысли и действия вошли в нужное русло. За очередную секунду, оценив ситуацию и выбрав место для посадки на плоскогорье, я уменьшил режим двигателей, резко погасил поступательную скорость и перешел на снижение. Продублировал включение системы тушения пожара, сбросил бомбы и ракеты на "невзрыв" и выпустил шасси. Когда колеса почти касались земли, отстрелил дверь для аварийного покидания, бросил в эфир "Я 348-й, произвожу вынужденную посадку", а затем быстро выключил двигатели, аккумуляторы, и уже выскакивая из кабины, зафиксировал тормоз колес. Все эти действия заняли несколько секунд, все делал автоматически, и практически одновременно.

Мы с Валерой отбежали метров на 30 и стояли с автоматами наизготовку. Я справа, а он слева от вертолета. Тяжелая машина, нехотя подчиняясь тормозам и замедляя вращение винтов, все еще катилась к небольшому оврагу впереди.

Как показали потом результаты дешифрирования системы автоматической регистрации параметров полета ("черного ящика"), посадка была произведена через 7 секунд после срабатывания аварийных табло в результате поражения вертолета ракетой ПЗРК "Стингер". Больше всего такой шустрости удивился я сам, и когда позже встретился с друзьями, пошутил про себя по этому поводу: "Надо же, как летчика напугали!".

Бегло осмотрев вертолет, мы обнаружили многочисленные повреждения. Левое экранирующее выхлопное устройство было разорвано в клочья. У лопаток последних ступеней двигателя были вырваны огромные куски - еще несколько секунд работы и двигатель бы взорвался. Весь левый борт, изрешеченный осколками ракеты, был похож на сито, однако наиболее важная часть двигателя и гидросистемы была защищена имеющейся наружной броней. Тяги несущего винта в некоторых местах были пробиты осколками насквозь, а у нескольких отсеков основания лопастей винта вырваны большие куски. Было перебито семь топливо- и маслопроводов, а также частично повреждена электропроводка.

Осмотр занял не более пяти минут. Услышав в эфире ералаш радиообмена нашего речевого информатора, к нам на помощь с площадки уже летел Ми-8 капитана Хорина. Мы подбежали к спасительному вертолету и пытались погрузиться но, открыв дверь, борттехник жесткой рукой отодвинул нас от борта. Я пытался возмущаться, но это не помогало. Показав знаками следовать за ним, борттехник подвел нас к поврежденной машине, поставил под левым бортом и сфотографировал. До сих пор с благодарностью вспоминаем мы с Валерой наших спасителей, и храним подаренную ими фотографию "У своей подбитой машины, через 5 минут".

Вертолет Хорина произвел взлет, однако не пошел на аэродром сразу, а стал выполнять какие-то подлеты и посадки. Когда я спросил, в чем дело и почему мы не летим на базу, борттехник ответил нам, что пока мы сидели на земле, мой комэск стал наносить последовательные удары по сбившему нас расчету ПЗРК. Они тоже произвели по нему четыре пуска "Стингера". Но комэск был похитрей и поопытней, он ушел в сторону солнца, использовал активные помехи и ракеты одна за другой вошли в землю рядом с его низколетящим вертолетом. Увидев такой поворот событий, я сел за бортовой пулемет Ми-8 и тоже открыл огонь по душманам. Валера подавал ленту. Мы вели огонь такой интенсивности, что чуть не сбили любимого комэска.

Наконец КП полка опомнился и дал команду на прекращение всей этой круговерти. После нашего взлета с аэродрома прошло не более 40 минут. К моему подбитому Ми-24 выдвинули два БМД с десантом.

Наш Ми-8 взял курс на площадку, где погиб Павел Винников, произвёл там посадку и молотил на земле еще минут 10. Наконец Хорин сказал, чтобы мы подошли к командиру полка и уточнили у него дальнейшую задачу.

Я сразу поспешил к командиру, который стоял вместе с начальником армейской авиации у сгоревших останков вертолета Павла. При виде меня, идущего к нему по земле (и помня, что 40 минут назад я взлетел на сопровождение Ми-8), в глазах не выспавшегося, измотанного стрессом командира полка, отразилась лихорадочная работа мысли. Он спросил меня, что я здесь делаю. Я ответил: "Сбили, товарищ подполковник". Он, видимо, имея ввиду Павла, ответил: "Знаю, что сбили, а ты-то что здесь делаешь?". Я повторил: "Сбили и меня, товарищ подполковник", но он опять ничего не понял.

Тут в разговор вмешался начальник армейской авиации, который до этого полчаса отчитывал командира за потерю экипажа Винникова. "Ты что здесь делаешь, Шипачев?". "Сбили, товарищ полковник", - опять ответил я. Начальник понял сразу и все. "Да что у вас тут творится?! Одного сбили, другого сбили. Не полк, а сплошной бардак:". Я поспешил назад в вертолет, залез в грузовую кабину и говорю: "Ну, Валера, сейчас нам с тобой достанется на орехи, суши сухари". Вынужденная посадка была быстро забыта, а в глазах маячили перспективы наказаний, которыми может нас "одарить" вышестоящий начальник. Мы ждали всего - от снижения в должности до снятия с летной работы и позорной высылки в Союз, а рядом с нами, в грузовой кабине, лежало обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винникова.

Через 3 минуты в вертолёт заскочил озабоченный Григорьин, за ним грустный Крушинен и расселись по разные стороны грузовой кабины. Начальник АА бросил командиру Ми-8 Хорину: "Летим домой". Потом, обратившись ко мне, спросил: "А далеко ли сбит твой вертолет?". Я ответил: "Да нет, километра три отсюда". Тогда он приказал Хорину: "Летим к сбитому вертолету". Ми-8 выполнил энергичный разворот вправо. Через 1-2 минуты Григорьин опять обратился ко мне: "А чем тебя сбили?". Я коротко ответил: "Ракетой". Тогда он опять скомандовал: "Летим домой", и вертолет развернулся влево. По прошествии ещё пары минут мне опять последовал вопрос: "А как ты думаешь, можно ли его восстановить?". Я ответил: "Думаю, что можно, но необходимо заменить левый двигатель и часть основных агрегатов". Григорьин опять скомандовал: "Летим к вертолету". После его вопроса, какой ракетой меня сбили, и моего ответа, что "Стингером", опять последовало изменение маршрута. Но, в конечном итоге, поступила завершающая команда - "К вертолету". Пролетев еще немного, мы высадились недалеко от моего сбитого борта в низине. С воздуха нас прикрывала вновь подошедшая пара боевых вертолетов.

Сбитый вертолет стоял 400 метров впереди, на пригорке. Поднимались к нему втроем. Григорьин и я, с автоматом в левой руке, шли рядом. Правее, метрах в 50 от нас, шёл измученный свалившимися на полк бедами подполковник Крушинен, но тоже с автоматом и в жилете НАЗ-И с гранатами. Невдалеке были слышны пулеметные очереди. Пытаясь разрядить и смягчить обстановку, я сказал примерно следующее: "Товарищ полковник, вы не волнуйтесь, мы же не знали, что там душманы с ПЗРК засели, а вертолет мы восстановим". Быстро осмотрев поврежденную машину, Григорьин смягчился. Он коротко бросил мне: "Молодец!", и приказал всем быстро возвращаться.

Появившись вечером в нашем "модуле", мы с Валерой принялись рассказывать товарищам про наши злоключения. И хотя день был омрачен потерей нашего друга Павла Винникова, всё же настроение у большинства пилотов было хорошее. Летчики поняли, что и с чрезмерно расхваленным западными СМИ ПЗРК "Стингер" мы можем успешно бороться.

В период той войны это был первый, но далеко не последний случай, когда после попадания в вертолёт ПЗРК "Стингер", экипаж, действуя грамотно, спасал не только себя, но и свою технику. А опытный летчик, умело используя возможности активных и пассивных помех, тактические приемы, вообще мог предотвратить попадание этих ракет.

Основа безаварийной эксплуатации - своевременное обслуживание.

Потом, всю дальнейшую совместную службу, комэск подшучивал надо мной: "Ты что же, такой слабак. В меня четыре "Стингера" пустили и ничего, а в тебя всего два и сбили". Шутки шутками, но впоследствии, по прибытию в Союз, он ходатайствовал о назначении меня своим заместителем, а затем отправил на учебу в ВВА им. Ю. А. Гагарина.

РЕМОНТ В БОЕВЫХ УСЛОВИЯХ

На следующее утро после происшедшего, пробегая мимо меня на вылет, комэск сказал: "Константин, ты там все знаешь. Будешь старшим, иди на Ми-8 борт № 67, тебя уже ждут". Я ничего не понял, но пошел.

Действительно, вертолет № 67 стоял в готовности к вылету, экипаж в кабине, в грузовом отсеке сидели 6 техников и солдат с радиостанцией. Всю среднюю часть отсека занимал огромный, 400-килограмовый газотурбинный двигатель боевого вертолета. Там же лежали агрегаты, трубопроводы и инструменты. Наконец до меня дошло, что случайно брошенные мной слова: "А вертолет мы восстановим", прочно отложились в голове начальника АА.

Удаление места аварийной посадки от аэродрома составляло не более 16 километров, однако высадка нашей группы напоминала крупную операцию. Перед и в процессе нашей высадки 4 штурмовика и 8 боевых вертолетов обрабатывали опасные районы из всех видов оружия и первые полчаса после высадки барражировали над нами. Потом, увидев, что все спокойно, КП дал команду на возврат всех бортов.

Рядом с поврежденным вертолетом остались 18 человек: солдат-связист с радиостанцией, шесть авиатехников, 10 десантников с лейтенантом на двух БМД и я, старший всей этой команды.

Хотя я и был достаточно молод, но считал себя довольно хорошим специалистом в вопросах эксплуатации вертолетов. Все-таки я долго не мог понять, как в полевых условиях, без подъемного крана и другого оборудования, можно заменить тяжеленный двигатель на 12-тонном вертолете. Оказалось, можно.

Применяя какие-то им одним известные секреты и полиспаст (блочное подъемное устройство), техники приступили к работе, закрепив его на узле крепления лопасти. Лейтенант-десантник, посоветовавшись со мной, грамотно расставил своих подчиненных в дозоры. В общем, к 9 часам утра все были заняты делом, а я, попытавшись помочь техникам и получив от них вежливый отказ, пошел греться на солнышке.

Однако не прошло и часа спокойной работы, как мы услышали страшный рев и увидели вспышки от реактивных снарядов (РС), которые выпускали душманы с окраины "зеленки", простиравшейся на 20 километров вдоль Черной горы. Пуски происходили с дальности 3-4 километра, именно с того места, откуда вчера производились пуски ПЗРК "Стингер". Прошло всего несколько секунд, и мы поняли, что стреляют по нам. Снаряды рвались рядом, с перелетом 100-150 метров.

Я уже пытался связаться с КП по радио, когда стрельба прекратилась. Мы успокоились и продолжили свою работу. Но уже через 20 минут вспышки появились вновь. Душманы перенесли огневую позицию на 300 метров дальше. В этот раз снаряды рвались с недолетом 150-200 метров, спрятаться от них было негде. Мы пытались отстреливаться из пушек БМД, но они били на дальность не более 2-х километров. Когда стрельба прекратилась я, как имеющий большой опыт корректировки огня артиллерии понял, что "духи" пристрелялись и следующие РС лягут точно по нам.

Я опять схватился за передатчик, но, как оказалось, дальности связи УКВ станции с короткой антенной не хватает, чтобы связаться с КП полка. Ситуацию пытался взять под контроль бравый командир десантников. Он сказал мне: "Товарищ капитан, давайте я на своих БМД заеду в зелёнку и покрушу там всех бандитов". Смелость двадцатилетнего лейтенанта я оценил по достоинству, так как численность только одной из пяти действующих там банд достигала более 100 человек.

Во мне закипала злость и возмущение. То, что наш экипаж чуть не погиб вчера в вертолете после пуска ПЗРК, я считал само собой разумеющимся, так как это наша работа. Но то, что сегодня мне, летчику, придется погибнуть на земле, я считал неправильным, недопустимым и даже, наверное, позорным (пусть простят меня друзья мотострелки).

Однако время шло, бандиты вновь меняли огневую позицию. Надо было что-то делать. Выручила авиационная смекалка. Перейдя на частоту перелетов транспортной авиации, мы связались с одним из Ил-76, шедшим по маршруту Ташкент-Кабул. За счет большой высоты полета самолета, взаимная УКВ-связь была отличной.

Информация, выданная мной экипажу Ил-76, была примерно следующего содержания. "Я 348-й. Передайте на "Омар" (позывной нашего аэродрома), что нас обстреливают из "зеленки". Просим оказать авиационную поддержку". Командир Ил-76 отреагировал мгновенно, поняв всю серьезность ситуации.

Ответ от него пришел через считанные минуты. "Вам сообщают, что авиации не будет, район очень опасный, работайте с батареей "Град" через ретранслятор - застава №:, частота:, позывной:.". По команде КП ВВС 40 армии в воздух был поднят Ан-26РТ с оперативной группой.

Я, не теряя времени, настроил радиостанцию на указанную частоту и связался с одной из застав, окружавших аэродром. Командир поста четким голосом порекомендовал мне работать через него с "Градом" и выдать ему координаты целей. Учитывая почти 20 километровое удаление целей от батареи "Град", мы засомневались, что снаряды долетят. Командир заставы развеял наши сомнения и опять потребовал координаты. Слава богу, у запасливого лейтенанта десантника была карта. Я же собирался на это несвойственное авиатору задание, как на пикник, но что взять с летчика...

Выдать координаты по карте, мне как опытному корректировщику, не составляло труда. Однако я предупредил наш маленький коллектив: "Ребята, ложись. Сейчас наверняка свои по нам долбанут". И дал команду батарее на стрельбу пристрелочными. Результат превзошел все мои ожидания - одиночный снаряд ударил почти точно по бандитам. Еще одна пристрелка, и я скомандовал: "Батарея, залпом огонь!". Артиллеристы, видимо, соскучились по стрельбе, их ответом противнику был огромный эллипс разрывов шириной более 600 метров с центром в том месте, откуда вчера по нам производились пуски ПЗРК и сегодня пуски РС.

Из "зеленки" выскочило около 60 вооруженных душманов на лошадях, и пытались двинуться в нашу сторону, но бравый лейтенант десантник открыл заградительный огонь из пушек БМД. Я в это время, как Кутузов, встав на небольшую возвышенность и прикрыв глаза от солнца рукой, выдавал координаты вновь выявленных целей солдату связисту. Банда была полностью уничтожена.

Все это время техники не тратили зря, а спокойно меняли двигатель и агрегаты. Вертолет был восстановлен, опробован и я перегнал его на аэродром Джелалабад. На нем еще длительное время выполняли боевые задачи и наш экипаж, и другие летчики.

Опять вечером на скамейке у модуля летчики эскадрильи слушали наш очередной рассказ о приключениях на земле и весело смеялись. Моральный дух эскадрильи, в этот период, был как никогда на высоком уровне.

На следующий день комэска вызвал меня и моего штурмана звена. Объявил: командование полка за мужество и героизм, проявленные при участии в крайних боевых операциях, а также профессионализм при спасении вертолета и уничтожении душманской банды, ходатайствует о награждении меня второй правительственной наградой - орденом Красного Знамени, а Валеру - орденом Красная Звезда.

Серьезное осознание того, что случилось с нами, пришло только на третий день, я стал плохо спать и еще целую неделю постоянно думал, что было бы со мной и с моим штурманом, если бы мы чуть-чуть замешкались при боевом повреждении. Авиационные доктора долго пытали нас о нашем физическом и психическом состоянии, желая отправить по болезни в Союз. Но мы с Валерой не сдались, и уже через 20 дней продолжили выполнение боевых задач.

Все участники той операции были представлены к наградам. Мой штурман Валера к ордену Красная Звезда, а комэск Прохарев к своей четвертой награде - ордену Ленина. Комэска собирались представить к званию Героя Советского Союза, но в нашей эскадрилье было слишком много потерь, хотя и не по его вине. За год командировки из 24 экипажей боевых вертолётов эскадрильи 8 было сбито, из них 4 экипажа погибло. Остальсвою выучку, спаслись.

Наш опыт грамотной посадки после боевого повреждения широко освещался руководством ВВС 40-й армии и армейской авиации. Полковник Григорьин, бывая в вертолетных полках, постоянно ставил в пример наши экипажи и шутил: "Вот, в джелалабадском полку летчики! Его "Стингером" сбили, а он благополучно сел. Потом пришел к командиру полка и доложил по всей форме. А у вас тут что творится?". Правда, об этом я узнал гораздо позже, когда войска из Афганистана уже вывели, и мы вспоминали былое, встречаясь с друзьями.

И ВНОВЬ ПОТЕРИ

Не прошло и месяца после нашей аварийной посадки, как такая же ситуация произошла с экипажем нашей эскадрильи, где командиром был мой однокашник и друг Александр Хабарин. Но им было уже проще, идя по нашим стопам. Пилоты также вышли из нее победителями. После поражения двумя ракетами "Стингер", летчики благополучно произвели посадку. Вертолет был быстро отремонтирован и перебазирован на аэродром.

В период с 24 апреля по 23 мая наш экипаж выполнил 16 полетов, в основном на поиск и уничтожение караванов с оружием. 18 мая нам сообщили, что кабульский экипаж Ми-24 сбит ПЗРК при сопровождении транспортных вертолётов, летчикам спастись не удалось.

По указанию командира полка 24 мая мы с Валерой ночью на транспортном Ан-24 улетели в Баграм. Надо было перегнать новый вертолет-корректировщик.

В последнее время полеты на транспортных вертолетах и самолетах представляли определенный интерес. Пассажиры заходили в самолет (вертолет), борттехник выдавал каждому спасательный парашют и объяснял всем как им пользоваться. Полет выполняли с одетыми парашютами.

В Баграме (сейчас там база ВВС США) мы провели три дня. Там я встретился с однокашником Уланковым и моим другом, трижды орденоносцем Александром Черняиным, вертолет которого тоже недавно был сбит при нанесении им бомбо-штурмового удара, а сам он был ранен в воздухе, но спас экипаж и машину. Ребята собирались заменяться, их радостное настроение все эти три дня передавалось и нам.

Готовились улетать на новом вертолете, но сразу после запуска двигателей у него самопроизвольно начинала колебаться ручка управления. Запускались раз пять и выключали двигатели, регулировали, но ничего не помогало. Собирались уже вызывать специалистов из Кабула, но выручил опытный техник прапорщик, который прямо при запущенных двигателях залез в приборный отсек и, покрутив регулировочный винт, прекратил эти колебания. Оказалось, что просто чувствительность автопилота по крену была завышена. Дальнейший перелет нашего вертолета ночью, по маршруту Баграм-Кабул-Джелалабад прошел без происшествий.

По прибытии в Джелалабад присутствующий здесь генерал-майор Кот В.С. провёл со всем летным составом занятия. Мы узнали, что за первый период 1987 г. группировка авиации 40-й армии выполнила 61 тыс. полетов, потеряно 18 вертолетов и 8 самолетов, наибольшие потери были в нашем 335-м отдельном боевом вертолетном полку, а именно в нашей эскадрилье боевых вертолетов - мы потеряли 5 экипажей. В братской эскадрилье Ми-8 Александра Райлянова потерян один экипаж, но командующий не ругал нашего комэска.

Большое количество наших потерь имело свои объективные причины. Оно объяснялось близостью границ с Пакистаном и, в связи с этим, возможностью душманов оперативно пополнять свое войско бандитами, советниками и новыми видами оружия. Кроме того, экипажи боевых вертолетов практически собой прикрывали транспортные вертолеты с людьми от поражения противником. 31 мая у нас произошла очередная потеря. При выполнении прикрытия двух Ми-8, в районе н.п. Котгай был сбит и погиб экипаж Ми-24 Валеры Лукьянова.

Мы продолжали выполнение боевых задач. Наконец-то, приехав из госпиталей и профилакториев, мое звено собралось в полном составе, что было очень приятно. Никому другому, как своим подчиненным, я не мог настолько доверять в бою. И это было понятно. Ведь мы были не только отлично слетаны в воздухе, но и жили, как настоящие друзья. Мы знали все достоинства и недостатки друг друга.

В период с 1 по 3 мая мы, парой с экипажем ведомого Андрея Грязева, выполнили 4 успешных вылета, а уже 4 мая заступили на боевое дежурство всем своим звеном.

В этот день в 5.00 утра на поиск и уничтожение душманских караванов ушла большая группа из 12 транспортных и боевых вертолетов. Мы спокойно отдыхали в своих комнатах, когда дневальный прибежал ко мне, крича на весь модуль: "Звено Шипачёва, срочно на вылет!". Вид у него был такой испуганный, что я даже не спросил, что случилось.

Не прошло и 10 минут, как наши вертолеты уже вращали своими винтами, набирая обороты двигателей. Быстро вырулив и запросив взлет группе, я взлетел. Дождавшись отрыва крайнего ведомого, запросил руководителя полетов: "Уточните нашу задачу". Его ответ меня удивил: "Возьми курс 250 градусов. Дым видишь? Вот туда и лети". Звено послушно выполнило левый разворот, высота 10 метров, скорость 160 км/ч. Впереди, на удалении 30 километров, поднимались клубы злополучного черного дыма. Мы сразу поняли, что кого-то вновь сбили.

Памятуя о своей недавней аварийной посадке, я одну-две минуты никак не мог заставить себя увеличить скорость, но когда увидел несущийся навстречу нам Ми-24 однокашника Саши Хабарина, дал команду звену: "Я 348-й, скорость максимальная". Экипажи немедленно последовали за мной. Саша, проносясь мимо, прокричал в эфир открытым текстом: "Костя, Гену сбили. Я все расстрелял, заряжусь, и быстро вернусь на помощь".

Через пять минут полета на максимале нам представилась следующая картина: на земле находились два подбитых Ми-24. Один, Гены Сечкова, уже догорал. Другой, сильно поврежденный, Саши Шиткова, стоял, накренившись на краю оврага. Как выяснилось позже, при досмотре большого каравана душманы открыли сильный огонь, сбили два вертолета и рассредоточились на плоскогорье.

Как только мы прилетели в район, остальные вертолеты пошли на дозаправку и зарядку с таким расчетом, чтобы также сменить нас. Наше звено по моей команде замкнуло круг над сбитыми вертолетами, экипажи стали осматриваться. Не прошло и двух минут, как по нам открыли сначала редкий автоматный, а потом и активный пулеметный огонь. Затем мы рядом с нами увидели разрывы - по нам били из гранатометов. В этой обстановке, я мог дать только одну команду: "Делай, как я". Передав ее в эфир, приступил к нанесению ударов управляемыми ракетами и из пушки по видимым огневым точкам противника. Экипажи последовали моему примеру. Сопротивление душманов сразу ослабло. Однако, понимая, что наш боезапас и заправка не безграничны, оставшиеся в живых бандиты опять стали наращивать сопротивление.

Командование ВВС 40-й армии, зная о происходящем, оперативно подняло с аэродрома Кабул ретранслятор Ан-26РТ с группой офицеров, чтобы руководить спасательной операцией и оказывать нам всяческую помощь. В ответ на мой запрос о поддержке, уже через 15 минут к нам пришло звено штурмовиков Су-25. Тогда я в очередной раз увидел, что могут эти летчики на своих самолетах. Связавшись со мной, коллега на Су-25 попросил: "348-й обозначь, пожалуйста, взрывами проблемные места, а я туда "соточек" навалю" (стокилограммовых бомб). Я не заставил себя долго ждать и нанес ракетные удары по наиболее активным огневым точкам. Однако коллега с высоты 6000 метров плохо рассмотрел разрывы ракет С-8 и сказал: "348-й, давай я одну сотку брошу и мы скорректируемся, только отойдите в сторонку". Мы отошли на 1000 метров и я скомандовал: "516-й, бросай!". Бомба легла довольно точно. Скорректировав по радио положение целей относительно разрыва, я передал в эфир: "516-й, можешь сыпать".

Результат меня приятно удивил. Все 24 бомбы точно, с отклонением не более 5 метров, поразили заданные цели. Хотя отдельные душманы еще продолжали слабо отстреливаться, самые активные бандиты были уничтожены. Мы дали достойный ответ на гибель наших друзей.

По мере расхода топлива и боеприпасов, товарищи сменили нас на посту. Тела погибших, Гены Сечкова и Ильи Ермолаева, были вывезены, а вертолет Саши Шиткова восстановлен и перебазирован на аэродром.

За проявленные мужество и героизм, все участники этой операции были представлены к правительственным наградам. Геннадий Сечков посмертно был награжден орденом Красного Знамени.

С 5 по 10 июня наше звено продолжало выполнять боевые задачи. Летали почти каждый день. 11 июня, по приказу командования, мой экипаж опять вылетел в Кабул для корректировки огня артиллерии в связи с проводимой там 12-25 июня операцией.

В Кабуле, между вылетами 12 июня, нам посчастливилось попасть на концерт Александра Розенбаума. На этом концерте он впервые исполнил песню "Чёрный тюльпан". Слушая эту песню, мы были поражены, насколько точно певец и композитор передал боль за погибших товарищей, которая жила в наших сердцах. Концерт проходил в клубе 50-го отдельного смешанного авиационного полка.

За июль выполнили 25 боевых вылетов, часть из них ночью. Августовская замена приближалась, поэтому настроение было предпраздничное. В августе летали каждый день. С 7 на 8 августа, в день своего рождения, я выполнил два полёта на прикрытие аэродрома.

15 августа опять летал, прикрывал самолеты с заменщиками, заходившие на посадку. Пять дней вводили в строй прибывших летчиков, а 20 августа улетели в Союз. Самым радостным событием для нас было пересечение границы с СССР. Когда командир Ил-76 сообщил об этом по громкоговорящей связи, все сразу же достали подготовленное шампанское и десятками выстрелов пробок ознаменовали конец войны. К сожалению, только для нас.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Всего за годы пребывания в Афганистане армейская авиация участвовала в 416-ти крупномасштабных операциях, вела систематические боевые действия. Вертолётами были перевезены сотни тысяч тонн грузов, спасены тысячи жизней солдат и офицеров. Боевые вертолеты уничтожили бесчисленное множество огневых точек, крепостей и укрепрайонов. Можно с уверенностью сказать, что без поддержки войск транспортными и боевыми вертолетами, ведение таких широкомасштабных действий в горах было бы невозможно.

Вертолетчики, выполняя воинский долг, рисковали своей жизнью и совершили множество подвигов. За мужество и героизм, проявленные при выполнении боевых задач в Афганистане двадцати летчикам армейской авиации было присвоено высокое звание Герой Советского Союза, тысячи офицеров награждены орденами.

Но были и потери, за годы Афганской войны десятки лётчиков погибли, мы потеряли 130 самолёта и 333 вертолёта. Для сравнения можно привести пример: за годы войны во Вьетнаме американская армия потеряла около 2600 вертолётов. Конечно, сухие цифры упрямо говорят о превосходстве нашей летной школы и достижениях Милевской фирмы. Но все-таки и эти потери могли бы быть меньше. К сожалению, некоторые из этих утрат произошли по вине или недоученности личного состава, а часть из них из-за громоздкой системы управления авиацией, сложности организации взаимодействия армейской авиации (подчиненной тогда ВВС) с сухопутными войсками.

Сразу после вывода войск из Афганистана, в феврале 1989 года, руководство Министерства обороны, проанализировав результаты боевого применения армейской авиации в этой войне, пришло к единодушному мнению. В целях повышения эффективности применения наземных войск, уменьшения потерь военнослужащих и экипажей вертолётов, централизации управления и организации тесного взаимодействия с войсками, армейская авиация должна войти в состав Сухопутных войск. Такая структура подчиненности армейской авиации давно была принята в армиях всех развитых стран мира.

Поэтому на основании директивы Генерального Штаба уже в 1990 г. армейская авиация была передана в Сухопутные войска в качестве рода войск. Были сформированы отделы авиации общевойсковых армий, управления авиации военных округов и командование авиации в Главкомате СВ. Однако в начале 2000-х гг. пошла обратная волна реформирования - армейская авиация в который раз была передана в ВВС.

Константин ШИПАЧЕВ
полковник, старший преподаватель кафедры оперативного искусства
ВВС Военной академии Генерального штаба, кандидат военных наук