Слева направо: Д.Лютый (в ДРА 1984-86 гг. - командир роты 173 отряда СпН, командир роты, заместитель командира 154 отряда СпН), В.Портнягин (в ДРА 1984 г. - командир 154 ООСпН), И.Сас (в ДРА 1984-86 гг. - разведчик 154 ООСпН) после службы в Афганистане.

«БЕЛЫЕ ВОРОНЫ»
(КРАТКИЕ ЗАМЕТКИ О НЕОБЫЧНЫХ ЛЮДЯХ ОБЫЧНЫХ «ТЫЛОВЫХ» ПРОФЕССИЙ)

За последние годы завеса секретности частично упала, книги и фильмы о войнах конца ХХ-го века (в т.ч. об Афганистане) стали обычным делом. И это очень хорошо. Этапы нашей новейшей истории должны быть изучены, общеизвестны и доступны. Это и славная и трагическая память поколений. Уходят последние ветераны Отечественной, стареют «афганцы», повзрослели «таджики» и «чеченцы». На мой взгляд должна происходить преемственность поколений и передача лучших традиций нашей армии молодежи: любви к Родине, мужества, долга и чести.
Именно поэтому я решил попробовать написать эти заметки о людях незаметных военных специальностей, про которые обычно не очень часто вспоминают в мемуарах, художественной литературе и фильмах. Любые боевые действия не могут вестись без надлежащего обеспечения. Работа тыловиков тиха и внешне не эффектна, часто образ их бывает негативным (иногда вполне заслуженно). Хотя я, боевой офицер спецназа ГРУ, честно говорил в Афгане, что лучше несколько раз сходить на свою войну, чем один раз с колонной от Кушки до Кандагара или от Термеза до Джелалабада.
Не знаю, как там в братской десантуре или в пехоте, но у нас в спецназе встречались очень достойные офицеры подразделений обеспечения, что-то вроде «белых ворон» среди этих, в общем-то полугражданских людей. Вот о них и пойдет мой рассказ. 

НАЧФИН

Вторым моим местом службы в Афгане, после Кандагара, стал 154 отдельный отряд спецназначения под Джелалабадом. Там я познакомился, а потом и подружился с начфином отряда старшим лейтенантом Александром Первунинским (в народе просто Фином). Казалось бы чего проще. Сиди считай, пиши бумаги, выдавай командирам подразделений раз в месяц денежку для личного состава, потом «денежное удовольствие» отцам-командирам и гражданским спецам. А самый «страшный» подвиг – раз в месяц сгонять в Кабул на самолете за этой самой денежкой. Но не зря у нас говорили, что «спецназ – это не профессия, а состояние души» (или диагноз – на выбор). Распорядок жизни Фина из месяца в месяц был примерно такой. Фин забивался в свою «нору» дня на три, и зарывался в свои бумаги, выползая из неё на горшок и иногда в душ (пайку ему таскали из столовой). Затем брал кейс, ствол и гнал в Кабул. После чего радовал нас всех «презренным металлом» и заявлял о том, что вся эта хрень его достала и теперь надо заняться делом. Под заняться делом подразумевалось ходить на войну (в основном с моей ротой). Первый раз я отнесся к такой идее несколько настороженно. Меня не грело брать с собой балластом «пиджака» и, не дай бог что, за него ещё и отвечать. Я культурненько, дабы не сильно обидеть, подкидывал ему разные аргументы против. Но это был не тот случай. Я плюнул, но выставил категорическое условие – идет бойцом, всегда рядом, а вздумает командовать – убью его сам. На что Фин, улыбнувшись своей фирменной улыбкой, сказал, что он талантливый итальянский ребенок и проблем с ним не будет. Врал, змей!. Так и норовил куда-нибудь влезть! А раз чуть не сделал меня инвалидом. Накрыли мы как-то отряд, основой которого были бывшие офицеры афганской армии, а с ними парочка инструкторов из «дружественного» Пакистана. «Снятие их с довольствия» шло своим чередом, но несколько несогласных с такой трактовкой событий духов пошли на прорыв в сторону гор на грузовике. Я и несколько моих бойцов, возмущённых такой наглостью, из автоматов это ралли прекратили, благо были метрах в ста. Под прикрытием бойцов я рванул к машине, чтобы убедиться, что все гонщики признали свою неправоту, но заметил одного шустрого, который ужом заполз под кузов. Дав с ходу очередь в его сторону, я только начал опускаться на колено, чтобы прекратить страдания этого духа, как с противоположной стороны машины длинная очередь и по духу и в неприятной близости от моего колена. Ну откуда взялся этот Фин? Ведь и близко вроде не было. Хотел его догнать и настучать по голове (по спине бить нельзя – там ум), но где там. Спринтер хренов. Бежит и орет, что больше не будет и 0,5 литра выставит. Я плюнул и согласился.

А Фин выставил. Но это из случающихся на войне недоразумений. А в целом Фин был бойцом нормальным, смелым и, даже где-то, бесшабашным. А один раз он просто здорово мне помог. Как-то ночью мы тормознули передохнуть и ещё раз сориентироваться (ночь была безлунная, соответственно очень темная). Я сам отошел чуть вперед к дороге, разглядел темнеющий в стороне хребетик, у подножия которого был нужный нам кишлак. Поле чего присел в стороне от дороги, положил рядом свой АКМС и начал доставать карту. Верный Фин в этот раз никуда не сдернул. И этот торжественный момент замечаю в темноте две фигуры на дороге. Вроде одна из них у меня что-то спросила. Я начал тихонько нащупывать автомат, но никак не мог его найти. Одно тело подошло ко мне, наклонилось и что-то стало говорить. А автомат я так и не нашел! В голове одна мысль – видит ли все это Фин или кемарит перед следующим переходом. Но Фин не спал! Я хватаю духа за ворот, роняю на себя и беру его на удушающий прием с одновременной растяжкой. Дух очень не хотел так умирать (по Корану удушение не есть хорошо – душа не отлетает). Душара бьется, я его душу, а сам еще и думаю, как там второй-то. Но бальзам на душу – слышу работу бесшумного АО-44 (Стечкин). Кто-то из бойцов был начеку. Мой душара ещё слабо хрипел и подергивался, но тут Фин со своим тесаком выпустил все-таки его душу на волю. На мой вопрос, почему он так долго думал, Фин сказал, что он хоть и талантливый итальянский ребенок, но не видел боевое самбо в действии и немного посмотрел, а потом долго целился тесаком, чтобы не проткнуть заодно и своего друга. Ну что я ему мог сказать!
За работу Фина на многих выходах мы представляли его к «Красной звезде», получили сверху по мозгам за то, что у нас начфин воюет, но пробили ему орден «За службу Родине». 

НАЧПРОД/НАЧВЕЩЬ

Ещё в Союзе, служа в 12 Отдельной бригаде спецназ (Закавказский округ), я был очень высокого мнения о начальнике вещевой и продовольственной службы лейтенанте Сергее Лемешко. Он не смог поступить на факультет спецназа в Рязанское десантное училище из-за небольшого роста, закончил училище тыла, но в спецназ все-таки попал. Отличный спортсмен, классный рукопашник, отменный специалист (я лично у него учился премудростям ведения ротного хозяйства) и очень хороший парень. Это был настоящий спецназёр, только с тыловым дипломом. Война это показала. Наш отдельный 173 отряд спецназ 10 февраля 1984 года пересек границу у Кушки и через четыре дня мы были под Кандагаром. Начался период благоустройства и, одновременно, подготовки к началу боевых выходов. Серега очень здорово помогал нам, ротным, в благоустройстве, чтобы мы имели больше возможности готовиться к войне. Да и потом, когда уже началась боевая работа, помощь нам по его профилю была очень кстати. Но ему этого было явно недостаточно. Он хотел воевать! И он своего добился. Его прапора были им вышколены, построены и заинструктированы (иногда и не очень уставным, но весьма действенным методом). А Серега брал пулемёт, до полутора тысяч патронов и в составе разведгруппы или отряда шел воевать. И делал это, как и все остальное, очень достойно. Служа в Кандагаре, он на некоторых выходах вместе с нашими мужиками был в нескольких таких передрягах, что не все офицеры за свою службу в такие попадали.

Но судьбы наши нам не ведомы. Ещё в Закавказье Сергей на почве спорта, я так полагаю, близко сошелся Владимиром Портнягиным. Я точно не помню, как это произошло, но Серега из Кандагара перевелся в 154-й Джелалабадский отряд, которым тогда командовал Владимир Портнягин. Я к этому времени тоже оказался в Джелалабаде, т.к. мою роту в Кандагаре по новому штату сократили, и я заменил погибшего Валеру Бабко, приняв 1 роту 154-го отряда. В Джелалабаде Серега остался верен себе. Он круто принял должность (кое-кто икал и потел от страха) нарыв там много бяки, т.к. с учетом там было, мягко говоря, не очень. После чего твердой рукой (иногда в прямом смысле) начал наводить в своей службе порядок на радость нам всем. Да и нам, как всегда, сильно помогал. Я тоже помучился сначала, приводя свое хозяйство в порядок.
Но и в Джелалабаде Серега остался верен себе. Порядок наведен, служба отлажена – вперед на войну. Местный народ часто у меня спрашивал, что у вас там, в Кандагаре климат такой, что все на войне подвинуты? А вся разница, на мой взгляд, была в том, что в Кандагар пришел обученный, сплоченный отряд, который создавался под Афган, четыре года готовился, да ещё, как в процессе боевой подготовки, так и перед отправкой в Афган, был усилен именно офицерами - спецназовцами 12 бригады (Сергей Козлов, Алексей Рожков, Михаил Вороницкий, Константин Невзоров, ваш покорный слуга и др.). А 154-й отряд уже не первый год был в Афгане, и замены офицеров не всегда были из числа спецназеров. А дух спецназа, рейнджеризма (в хорошем смысле) все-таки был более присущ там, где выпускников спецназа было больше. Хотя подавляющее большинство попавших в спецназ офицеров не из 9 роты заражались этим духом и очень достойно выполняли свою тяжелую работу.
Как и в Кандагаре, Серега постоянно искал возможность сходить на войну. И уже никто не спрашивал, зачем ему это нужно. У него в это время родился сын, которого он ещё не видел, но уже очень любил. Я хочу, говорил Серега, чтобы мой сын мог мною гордиться. И ещё он хотел воспитать из сына настоящего воина. Но к нашему общему горю, Сергей никогда не увидит сына, не воспитает ещё одного спецназера. В начале февраля 1985 года Сергей Лемешко прыгнул на БТР и уехал не на крайнюю, как у нас говорили, а на последнюю свою войну. Гриша Быков (в то время НШ отряда) решил в очередной раз махнуть шашкой и послал ночью неподготовленную колонну 3 роты через непроверенный брод на реке Кабул. А тех краях р. Кабул – это не ручеек, это широкая и местами бурная река с очень неровным, как многие горные реки, дном. А с водохранилища под Джелалабадом был сброс воды. Глубина и скорость течения реки резко увеличились. Гриша реку проверить не удосужился, хотя в 154-м отряде уже был случай утопления БМП и нескольких человек года за два до этого. Короче, в сухом остатке 11 утонувших солдат и офицеров, утопленный БТР и подмоченная репутация спецназа. Серега, как всегда навьюченный боеприпасами более чем кто-то другой, с оружием и в зимней форме выплыть не смог. Я прилетел их госпиталя через день после этой трагедии и не могу наверняка что-то утверждать, но кто-то из спасшихся бойцов третьей роты говорил мне, что в последний момент его кто-то подтолкнул, и он смог выбраться на крутой скользкий берег. И этот кто-то был Сергей Лемешко!
ВЕЧНАЯ ЕМУ ПАМЯТЬ!  

КОНТРРАЗВЕДЧИК

К военным контрразведчикам (в просторечии особистам или «молчи-молчи) в армии отношение было, скажем прямо, настороженное, хотя для чего они нужны, нам в принципе было известно. Мне в моей армейской жизни, в основном, почему-то везло на замполитов рот и особистов. За небольшим исключением это были нормальные офицеры без комплексов гнусности и нездорового карьеризма. У них, кстати, можно было даже кое-чему и научиться. Об одном из таких мужиков я и хочу вам поведать в своих заметках.
В отдельных отрядах спецназ в Афгане по штату полагалось аж два особиста. Уж чего там опасался тогдашний КГБ, сие мне не ведомо. Для сравнения, в Союзе на бригаду был один, да и тот еще курировал какую-либо другую часть или соединение. Но в Джелалабаде при мне сначала был только один. Когда ему пришла замена, то по инерции весь негатив от предыдущего, казалось бы автоматом должен был перейти на нового. Но, надо отдать должное, этого, к счастью, не произошло. Тогда ещё капитан Александр Николенко оказался не таким, как его предшественник. Никакой заносчивости, общительный, с юмором. Увидев у меня во всю стену картину Псковского монастыря на берегу реки в окружении дубравы и поверху надписи из березовых чурочек «А я в Россию домой хочу» он не топал ногами и не верещал, что немедленно отправит меня Союз, как врага народа (этот эпизод реальный). Конечно, это был не показатель. Типа, мягко стелет…
Но стали замечать искренне уважение к боевым офицерам. Да и вопросы были не из категории на какие шиши водку пьете. Его интересовали тактика духов, наша тактика и как лучше перехитрить духов. А когда он начал просить меня брать его на войну - вот тут у многих глаза слегка округлились. Меня это тоже слегка напрягло. Война ведь дело специфическое. Убить могут. И не обязательно меня, могут и его. Ведь сгноят потом его начальники. Потом опять же загадка, что он там потом в своих отчетах нарисует. Чего греха таить, много чего было такого, что в других войнах наверное и не было. Никто же всерьез не думает, что тяжело раненым духам кто-то будет делать перевязки. Облегчить страдания – это не вопрос. А «момент истины»? Когда в бою срочно потрошишь пленного, и от того, что ты из него вынешь, может зависеть не только твоя жизнь, но и твоих бойцов или, того хуже, мирных жителей! Нарвешься на особиста-пацифиста, так потом всю жизнь локти кусать будешь. Короче, сомнения были. Подумали с моими офицерами и решили. Берем. Если человек на своей шкуре испытает, что война – это не только парад победы, а ещё пот, кровь и слезы, то есть шанс, что не скурвится уже никогда. А лажанется, так никому он больше не авторитет.
НЕ ЛАЖАНУЛСЯ! Хотя условия, на каких я могу взять на войну, уже читателю известны, возражений не было. Оказалось, что Николенко не только нормальный мужик, но и на войне не лишний. Правда, каюсь, слегка злоупотребил я раз своим, условно говоря, командным преимуществом. Дело в том, что у каждого из нас были какие-то свои хорошие и не очень приметы или суеверия. Некоторые были очень распространенные, другие сугубо личные. Так вот один раз на очередной войне в какой-то момент стало немножко скучно. По возвращении я устроил Саше небольшой «бэмс» по поводу бритья с одеколончиком перед выходом. Смотрю – проникся! Ну а когда человек с тобой рядом под одними пулями, когда он с тобой в одной вертушке, которую подбивают из гранатомета, то и уважение к человеку не по его должности, а по существу! 

КОНТРАСТ

Где-то летом 1985-го я на своей шкуре испытал разницу в мировоззрении и методах работы особистов. Если наши оба контрразведчика были порядочные мужики, выполняли свои задачи и кретинизмом не страдали, то ниже описанный мною случай, наверное, уникальный, но от этого не менее (извини, читатель, но цензурного слова не подобрал).
Появился (или был раньше) в штабе 15 бригады, в состав которой наш отряд к тому времени вошел, один «молчи-молчи». Фамилию не называю, чтобы не позорить его ещё раз. Но обо всем по порядку.
Подходит как-то ко мне незнакомый офицер, по виду крыса штабная, представляется, что он особист такой-то. Отвечаю, что готов помочь, чем могу. А он начинает меня грузить, что у меня, видите ли, слишком много контактов с иностранцами. Я, честно говоря, загрустил больше, чем когда пытался объяснить одному очень большому чину из политрабочих, что специфика проведения засады не позволяет вывешивать стенгазету, а при налете не удается выпускать боевые листки.
Я обычно к людям, хотя бы с начала, отношусь доброжелательно. Вижу, что этот явно в спецназе новичок, специфики разведки не знает, нормативных документов не читал никогда, а спросить кого-нибудь из коллег или командования бригады гонор не позволяет. Делаю вдох-выдох, считаю про себя до десяти, и начинаю читать ему краткую лекцию. Что такое спецназ, особенности контрпартизанской деятельности, источники информации. Не проникается товарищ. Делаю вторую попытку. На память излагаю кое-что из инструкции ГРУ по спецназу, толкую о том, что более половины удачных реализаций у нас по информации ХАД, что ХАД – это местный КГБ, которым руководят советники из нашего родного КГБ, что у нас даже есть официальная статья расходов на агентуру. И что допрос пленных - это тоже контакт с иностранцами. Товарищ не понимает (или не хочет понять). Сдерживаясь из последних сил, чтобы не послать его или не дать в лоб, с издевкой спрашиваю, а когда я и дух стреляем, друг в друга – это считается контактом с иностранцем? В ответ слышу, что мне вынесено предупреждение. На этой оптимистической ноте мы с ним расстались. Хотел, было пойти проконсультироваться к Николенко. Потом решил, что Сашка примет меня за идиота, плюнул и забыл. Оказалось, что зря!

Где-то через месяц бригадный особист опять появляется у нас (вежливый, к себе не вызывал) и радостно мне заявляет, что я ни фига не сделал выводов из его прошлой профилактической беседы. Что я враг народа, что он теперь примет ко мне меры, при перечислении которых мое настроение всерьез испортилось, и послал я его «в даль темную». Но настроение моё от этого не улучшилось. Вот это я попал! Мое начальство за труды мои орденами награждает, а этот "орёл" мне дело шьет. Может быть, думаю, он выговорешник получил за недопоимку шпионов? Смех смехом, а надо что-то делать. Тут меня осенило. Прыгаю в машину и мчусь в Шамархейль - городок советников. Забыв о приличиях, врываюсь к главному советнику КГБ в зоне Восток (назовем его просто Фомич). В дверях сразу замолкаю, увидев у него в доме незнакомца (Джелалабадских чекистов знал всех). Фомич говорит, что это его проверяющий из Москвы, при котором можно говорить все. Ну, я все выше изложенное им и рассказал. Закончил свой рассказ оптимистически – что теперь пусть их действительно ценную информацию реализует бригадный особист, а меня теперь до замены (или тюрьмы) танком с койки не сдернешь. Оба генерала дружно упомянули чью-то мать и метнулись на улицу (еле увернулся от них). Смотрю, они в машину, я в свою. Мчим в штаб бригады.
Бросаем машины и прямиком в особый отдел. В дверях Фомич подумал и сказал мне, что мне туда не надо. Иди, говорит, воюй и спи спокойно. Пришлось уйти. А так хотелось хоть одним глазком… Через пару недель тот особист с вещами убыл из бригады в неизвестном мне направлении. А мы и дальше радовали свое руководство и Фомича (которому я по сей день благодарен за реальную помощь) успешными реализациями ХАДовской информации. А ещё нам говорили, что Нью-Йорк – город контрастов! Джелалабад не хуже.